Литературное творчество

  Это обложка книги «Бабье лето». Что же под обложкой, вернее, в обложке? Динамично развивающаяся история жизни нескольких совершенно обычных людей, таких, как ты и я.
Цепочка имен вместо названия главы. Лена. Первая, значит, главная. Так и есть. Мы проживем с ней не один год. Девочка-старшеклассница. Молодая мама. Мудрая свекровь. Мужественная бабушка. Без мужества в Первой бесланской, где она окажется с невесткой и внуком 1 сентября 2004, не выживешь. Но до 2004-го далеко, потому что действие романа начинается в восьмидесятые. И до Беслана неблизко, потому что знакомство с героями произойдет в Казахстане. Пока они еще вместе, но очень скоро Лена переедет в Орджоникидзе к бабушке, Вадик станет студентом московского вуза, а немец Сашка и вовсе покинет СССР - отправится на историческую Родину.

У киоска, прямо на асфальте, навострив зеленые уши, с розовым бантом в кучерявых волосах, сидело Хорошее Настроение. Оно ожидало своего хозяина, который минут пять назад втиснулся в семнадцатый автобус. «Сейчас, - думало Хорошее Настроение, - он заметит, что меня нет, и вернется за мной. Главное, никуда не отходить, чтобы он меня окончательно не потерял»...

  Она родилась в сердце.
От горя. От страдания. От безысходности и тоски.
Вот столько у нее было родителей.
А приласкать некому. Порадоваться ее чистоте – некому. Не дали ей тепла и любви. Отвергли. Отторгли. Чтобы избавиться от боли, сердце вытолкнуло ее. Она понеслась по лабиринтам души, неприкаянная.
Тесно, темно… И такие странные обитатели попадаются на пути..

  Красавица Гора была неприступной. Тысячи лет возвышалась она над миром и думала, что вечная. Пересыхали одни реки и рождались другие, лысели от возраста деревья, каждый день умирали люди, а она все стояла, все красовалась. Больше всего гордилась Гора своими снегами, белыми, чистыми, непорочными.
  Много раз пытались люди покорить ее, и она, будто дразня их, подпускала все ближе и ближе. А потом звала Ветер, и он поднимал маленьких, ничтожных людей в воздух, смешав их со снегом. После такой бури люди даже смотреть в сторону Горы боялись ...

  Вначале в комнату вплыл аромат, тонкий, волнующий. Потом появились они – длинноногие, нежно-розовые, как румянец на щеках именинницы. Напольная хрустальная ваза чуть не треснула от восторга, когда они скинули шуршащее платье и величаво погрузили ноги в воду. Солнце, направляющееся за горизонт, вдруг передумало и по-полуденному бесцеремонно ввалилось, раздвигая жалюзи, в комнату. Его жадные лучи страстно целовали каждый лист, каждый лепесток. Розы млели от нежности и что-то шептали. Что именно не скажу, потому что не знаю. Но вот Солнце нехотя потекло обратно, только один луч, зацепившись хвостом за шип, празднично сиял, напоминая новогодний серпантин...

  Ее прабабка, говорят, исполняла желания. Как она то делала, не скажу, потому что не знаю. Жила Рыбкина прабабка в синем море-океане. Может, она, а может, одна из ее сестер попала в злополучный невод, а потом уж и в пушкинскую сказку.
Слева от аквариума на стене он самый – Пушкин. Справа, в такой же красивой рамочке - еще один мужик. Рыбка его хорошо помнит: он ее сюда в полиэтиленовом пакете принес. Два дня рыбка жила в банке, а потом женщина с тонкими длинными пальцами переселила ее в пузатый стеклянный дворец. Все рыбке оттуда видно: вот в кресле, забытая, лежит книга; вот в вазе подвяли розы; вот на пыльной поверхности стола тонким пальцем выведенный вензель А. Грустно. И телефон не звонит..

  Она была молода, стройна, обворожительна. Нагота ничуть ее не смущала. И холода Она не боялась. Мороз, ступая по роще, зябко вздрагивал, видя ее голые плечи, и спешил прикрыть их белой пушистой шалью. Но как только просыпалось Солнце, Она сбрасывала иней, беззастенчиво выставляя свои острые лопатки и худые коленки. Солнце ласкало ее, обнимая тонкий стан, целуя каждую веточку. Она хотела петь, но только едва слышный шепот слетал с ее уст. Она хотела летать, но корни крепко привязали ее к земле...

  Ее никто не звал – она сама пришла. Хозяйка ей не обрадовалась, но выгонять не стала – гостья все же. Она прошуршала подолом серого платья по всей большой, залитой светом комнате, из-под широких полей шляпы пристально вгляделась в каждое лицо. Кого она здесь искала, не скажу, потому что не знаю. На нее сразу обратили внимание: слишком неуместен был ее мрачный вид на этом празднике. Все были с ней знакомы, но ни для кого ее приход не был желанным. Ни есть, ни пить она не стала. Села в кресло, подобрала под себя ноги и, кажется, задремала под шляпой. Танцующие, чувствуя какую-то неловкость, разошлись в разные стороны. Беседующие невольно снизили голос до шепота...

  У Тучки беда: не любит ее Ветер. Ему по нраву белое, воздушное Облако. «Блондинки глупы, - ворчит Тучка, - это все знают». Она хмурится, хмурится и, не сдержавшись, начинает плакать. Роняет поначалу редкие слезы, а потом проливается на землю бурным слезным дождем. В каждой капельке – боль неразделенной любви, горечь отверженной, страдания одиночества. В каждой капельке – жалоба. Слышат Тучкины жалобы цветы, поднимают к небу руки, ловят ладошками Тучкины слезы, шепчут добрые, ласковые слова. Вот если бы эти слова сказал ей Ветер… Тучка безутешна. Поникшие стоят деревья: то ли сами рыдают, то ли от Тучкиных слез мокрые… Под кустом смородины рождается лужица, и растет, растет… Смородинка жалобно смотрит, как лужа превращается в озеро, в море, в океан..

  У старого дома, по самые коленки вросшего в землю, стоял Фонарь. Он тоже был не молод, но о своих годах говорить не любил и компанию со старичками не водил. Покосившийся забор со скрипучей калиткой, высохшая береза с безобразными корявыми пальцами на худых руках, глупый дом с крышей набекрень – вся эта рухлядь злила его, особенно когда вступала с ним в беседу...